Губерман о боге


С Богом я общаюсь без нытья
и не причиняя беспокойства:
глупо на устройство бытия
жаловаться автору устройства.

Бог мало кого уберёг или спас —
Он копит архив наблюдений,
в потоке веков изучая на нас
пределы душевных падений.

Вся история нам говорит,
что Господь неустанно творит:
каждый век появляется гнида
неизвестного ранее вида.

Во мне то булькает кипение,
то прямо в порох брызжет искра;
пошли мне, Господи, терпение,
но только очень, очень быстро!

Мольбами воздух оглашая,
мы столько их издали вместе,
что к Богу очередь большая
из только жалоб лет на двести.

Душою ощутив, как мир прекрасен,
я думаю с обидой всякий раз:
у Бога столько времени в запасе —
чего ж Он так пожадничал на нас?

Твёрдо знал он, что нет никого
за прозрачным небес колпаком,
но вчера Бог окликнул его
и негромко назвал мудаком.


Для тяжкой тьмы судьбы грядущей
лепя достойную натуру,
Творец в раствор души растущей
кладёт стальную арматуру.

Увы, в обитель белых крыл
мы зря с надеждой пялим лица:
Бог, видя, что Он сотворил,
ничуть не хочет нам явиться.

Мольба слетела с губ сама:
Ты помоги, пока не поздно,
не дай, Господь, сойти с ума
и отнестись к Тебе серьёзно.

Судьба, фортуна, фатум, рок —
не знаю, кто над нами властен,
а равнодушный к людям Бог
осведомлён и безучастен.

Давай, Господь, поделим благодать:
Ты веешь в небесах, я на ногах —
давай я буду бедным помогать,
а Ты пока заботься о деньгах.

Творец забыл – и я виню
Его за этот грех —
внести в судьбы моей меню
финансовый успех.

Провалы, постиженья и подлоги
познания, текущего волнами, —
отменное свидетельство о Боге,
сочувственно смеющемся над нами.

Всем смертным за выслугу лет
исправно дарует Творец
далёкий бесплатный билет,
но, жалко, – в один лишь конец.

В игре творил Господь миры,
а в их числе – земной,
где смерть – условие игры
для входа в мир иной.

Весь век я был занят заботой о плоти,
а дух только что запоздало проснулся,
и я ощущаю себя на излёте —
как пуля, которой Господь промахнулся.

Заметь, Господь, что я не охал
и не швырял проклятий камни,
когда Ты так меня мудохал,
что стыдно было за Тебя мне.


Из века в век растёт размах
болезней разума и духа,
и даже в Божьих закромах
какой-то гарью пахнет глухо.

На Страшный суд, разборки ради,
эпоху выкликнув мою,
Бог молча с нами рядом сядет
на подсудимую скамью.

Висит над нами всеми безотлучно
небесная чувствительная сфера,
и, как только внизу благополучно,
Бог тут же вызывает Люцифера.

Житейскую расхлёбывая муть,
так жалобно мы стонем и пыхтим,
что Бог нас посылает отдохнуть
быстрее, чем мы этого хотим.

По жизни я не зря гулял,
и зло воспел я, и добро —
Творец не зря употреблял
меня как писчее перо.

Создателя крутая гениальность
заметнее всего из наблюдения,
что жизни объективная реальность
даётся лишь путём грехопадения.

Жаль Бога мне: Святому Духу
тоскливо жить без никого,
завёл бы Он себе старуху,
но нету рёбер у Него.

Льются ливни во тьме кромешной,
а в журчании – звук рыдания:
это с горечью безутешной
плачет Бог над судьбой создания.

Людей обычно самых лучших,
людей, огнём Творца прогретых,
я находил меж лиц заблудших,
погрязших, падших и отпетых.

Явил Господь жестокий произвол
и сотни поколений огорчил,
когда на свет еврея произвёл
и жить со всеми вместе поручил.

Пришли ко мне, покой нарушив,
раздумий тягостные муки:
а вдруг по смерти наши души
на небе мрут от смертной скуки?


Вновь меня знакомые сейчас
будут наставлять, кормя котлетами;
счастье, что Творец не слышит нас:
мы б Его затрахали советами.

Устав болеть от наших дел,
порой лицо отводит Бог,
и страшен жизненный удел
живущих в этот тёмный срок.

У Бога нету малой малости: нет сострадания и жалости

Творец живёт сейчас в обиде,
угрюмо видя мир насквозь —
и то, что вовсе не предвидел,
и то, что напрочь не сбылось.

Бог необузданно гневлив
и сам себя сдержать не может,
покуда ярости прилив
чего-нибудь не уничтожит.

Вся история – огромное собрание
аргументов к несомненности идеи,
что Творец прощает каждого заранее;
это знали все великие злодеи.

Творец порой бывает так неправ,
что сам же на себя глядит зловеще
и, чтоб утихомирить буйный нрав,
придумывает что-нибудь похлеще.

Думаю об этом без конца,
наглый неотёсанный ублюдок:
если мы – подобие Творца,
то у Бога должен быть желудок.
(и анус, разумеется).

Господь на нас не смотрит потому,
что чувствует неловкость и смущение:
Творец гордится замыслом, Ему
видней, насколько плохо воплощение.

Бог нам подсыпал, дух варя,
и зов безумных побуждений,
и тёмный ужас дикаря,
и крутость варварских суждений.

Предай меня, Боже, остуде,
от пыла вещать охрани,
достаточно мудрые люди
уже наболтали херни.

Бог печально тренькает на лире
в горести недавнего прозрения:
самая большая скверна в мире —
подлые разумные творения.


Чуя в человечестве опасность,
думая о судьбах мироздания,
в истину вложил Господь напрасность
поисков её и опознания.

Что нёс я ахинею, а не бред,
поймут, когда уже я замолчу,
и жалко мне порой, что Бога нет —
я столько рассказать Ему хочу!

Бог учёл в живой природе
даже духа дуновение:
если деньги на исходе,
то приходит вдохновение.
(это для писателя, живущего продажей книг, важно)

Господь безжалостно свиреп,
но стихотворцам, если нищи,
дарует Он вино и хлеб,
а ближе к ночи – девок ищет.

Как только жить нам надоест
и Бог не против,
Он ускоряет нам разъезд
души и плоти.

У жизни множество утех
есть за любыми поворотами,
и не прощает Бог лишь тех,
кто пренебрёг Его щедротами.

Прогнозы тем лишь интересны,
что вместо них текут сюрпризы,
ведь даже Богу неизвестны
Его грядущие капризы.

Бог часто ищет утешения,
вращая глобус мироздания
и в душах пафос разрушения
сменяя бредом созидания.

Повсюду, где случалось поселиться, —
а были очень разные места, —
встречал я одинаковые лица —
их явно Бог лепил, когда устал.

Увы, наш дух мечтами не богат:
на небо покаянно приплестись,
поплакаться, что слаб и виноват,
и вновь на Божьих пастбищах пастись.


Готовясь к неизбежным тяжким карам,
я думаю о мудрости небес:
всё лучшее Творец даёт нам даром,
а прочее – подсовывает бес.

В игре, почти лишённой правил,
чтоб не ослабло к ней влечение,
Творец искусно предоставил
нам пыл, азарт и помрачение.

Вкусил я достаточно света,
чтоб кануть в навечную тьму,
я в Бога не верю, и это
прекрасно известно Ему.

Забавы Божьего глумления —
не боль и тяжесть испытаний,
а жуткий вид осуществления
иллюзий наших и мечтаний.

Тяжко жить нам как раз потому,
что возводим глаза к небесам,
а помочь может Бог лишь тому,
кто способен помочь себе сам.

Забавная подробность мне видна,
которую отметил бы я плюсом:
в делах земных и Бог и сатана
отменным обладают оба вкусом.

Умом нисколько не убогие,
но молят Бога люди многие,
трепя губами Божье имя,
как сосунки – коровье вымя.

В любом из нас витает Божий дух
и бродит личный бес на мягких лапах,
поэтому у сказанного вслух
бывает соответствующий запах.

В одном лишь уравнять Господь решил
и гения, и тёмного ублюдка:
в любом из нас гуляние души
зависит от исправности желудка.

Так как чудом Господь не гнушается,
наплевав на свои же формальности,
нечто в мире всегда совершается
вопреки очевидной реальности.

Боюсь, что Божье наказание
придёт внезапно, как цунами, —
похмелье похоти познания
уже сейчас висит над нами.


Тихой жизни копошение
кратко в юдоли земной,
ибо жертвоприношение
Бог теперь берёт войной.

Не разум быть повыше мог,
но гуще – дух добра,
когда б мужчину создал Бог
из женского ребра.

Хоть на ответ ушли года,
не зря душа ответа жаждала:
Бог есть не всюду, не всегда,
и опекает Он не каждого.

Все твари зла – их жутко много —
нужны по замыслу небес,
ведь очень часто к вере в Бога
нас обращает мелкий бес.

Я вдруг понял – и замер от ужаса,
словно гнулись и ехали стены:
зря философы преют и тужатся —
в Божьих прихотях нету системы.

Покуда всё течёт и длится,
свет Божий льётся неспроста
и на высокие страницы,
и на отхожие места.

Сценарист, режиссёр и диспетчер,
Бог жестокого полон азарта,
и, лишь выдохшись жизни под вечер,
мы свободны, как битая карта.

При Творце с его замашками,
как бы милостив Он не был,
мир однажды вверх тормашками
всё равно взлетит на небо.

На всём пути моём тернистом
давно мы с Богом собеседники;
Он весь лучится светом чистым,
но как темны Его посредники!

Черты похожести типичной
есть у любви, семьи, разлуки —
Творец, лишённый жизни личной,
играет нашими со скуки.

Был создан мир Творцом, а значит,
и Божий дух огнём горит
не в тех, кто молится и плачет,
а в тех, кто мыслит и творит.


С душой у нас не всё в порядке,
подобны мы слепым и нищим,
а Бог играет с нами в прятки,
грустя, что мы Его не ищем.

Угрюмо думал я сегодня,
что в нашей грязи и предательстве
вся милость высшая Господня —
в Его безликом невмешательстве.

В одинокую дудочку дуя,
слаб душою и выпить не прочь,
ни от Бога подачек не жду я,
ни Ему я не в силах помочь.

Творец упрямо гнёт эксперимент,
весь мир деля на лагерь и бардак,
и бедствует в борделе импотент,
а в лагере блаженствует мудак.

Вновь закат разметался пожаром:
это ангел на Божьем дворе
жжёт охапку дневных наших жалоб,
а ночные он жёг на заре.

Неужели где-то в небе
с равнодушной гениальностью
сочиняется та небыль,
что становится реальностью?

Давно и в разном разуверясь,
но веря в Божью широту,
ещё сыскать надеюсь ересь,
в которой веру обрету.

И всё течёт на самом деле
по справедливости сейчас:
мы в Бога верим еле-еле,
а Бог – совсем не верит в нас.

Напрасно мы то стонем бурно,
то глянем в небо и вздохнём:
Бог создал мир весьма халтурно
и со стыда забыл о нём.

На нас, мечтательных и хилых,
не ловит кайфа Божий глаз,
а мы никак понять не в силах,
что Он в упор не видит нас.

Сегодня спросили: а что бы
ты сделал от имени Бога?
Я в мире боюсь только злобы,
и я б её снизил намного.

Творец жесток, мы зря воображаем,
что благостна земная наша тьма,
мы многое легко переживаем,
но после – выживаем из ума.


В душе моей многое стёрто,
а скепсис – остатки загваздал;
я верю и в Бога, и в чёрта,
но в чёрта – сильнее гораздо.

Творец отвёл глаза напрасно,
когда мы падали во тьму;
что Бога нет, сегодня ясно
и нам не меньше, чем Ему.

Подрезая на корню
жажду веры острую,
порют мутную херню
все Его апостолы.

Несчётных звёзд у Бога россыпи
и тьма кружащихся планет,
и для двуногой мелкой особи
у Бога сил душевных нет.

Повсюду нынче злобой пахнет скверно,
у Бога созревает новый план,
Его ведь консультируют, наверно,
Аттила, Чингисхан и Тамерлан.

Мечта – весьма двусмысленный росток,
и Бог, хотя сочувствует мечтам,
скорее милосерден, чем жесток,
давая расцвести не всем цветам.

В душе – лихая безнадёга,
в уме кипит пустой бульон,
а вариант поверить в Бога
давно отвергли я и Он.

Наш небольшой планетный шарик
давно живёт в говне глубоком,
Бог по нему уже не шарит
своим давно уставшим оком.

А там и быт совсем другой —
в местах, куда Харон доставит:
то чёрт ударит кочергой,
то ангел в жопу свечку вставит.

Ты ничего не обещаешь,
но знаю: Ты меня простишь,
ведь на вранье, что Ты прощаешь,
основан Твой земной престиж.

Нет, зубами я голодными не клацаю,
потому что, от нужды меня храня,
Бог наладил из России эмиграцию,
чтобы слушатели были у меня.


Евреев выведя из рабства,
Творец покончил с чудесами,
и путь из пошлого похабства
должны отыскивать мы сами.

Вся жизнь моя – несвязный монолог,
где смех и грех текут одновременно,
и если не заметил это Бог,
то дьявол это видит непременно.

Мучась недоверием к уму
или потому, что духом нищи, —
люди ищут Бога. Но Ему
ближе те, которые не ищут.

Мы так во всём различны потому,
что Бог нас лепит в разном настроении,
а если поднесли стакан Ему —
видны следы похмелья на творении.

Я думаю о грязи, крови, тьме,
о Божьем к нашей боли невнимании;
я думаю о Боге: Он в уме?
И ум ли это в нашем понимании?

Как пастух, Господь неумолим,
но по ходу жизни очень часто
мне бывает стыдно перед Ним:
как Его наёбывает паства!

Настало духа возмужание;
на плоть пора накинуть вожжи;
пошли мне, Боже, воздержание!
Но, если можно, чуть попозже.

Хотя не атеист я с неких лет,
однако и не склонен уповать:
я верую не в то, что Бога нет,
а в то, что на меня Ему плевать.

Я всё время шлю, Творец, Тебе приветы —
смело ставь на них забвения печать:
мне вопросы интересней, чем ответы,
и Ты вовсе не обязан отвечать.

В азарте Божий мир постичь
до крайней точки и конца,
мы все несём такую дичь,
что плохо слышим смех Творца.


Я с юности грехами был погублен
и Богу мерзок – долгие года,
а те, кто небесами стал возлюблен,
давно уже отправились туда.

У Бога есть увеселения,
и люди гибнут без вины,
когда избыток населения
Он гасит заревом войны.

Стал часто думать я о Боге —
уже позвал, должно быть, Он,
и где-то клацает в дороге
Его костлявый почтальон.

Творцу такое радостно едва ли
в течение столетий унижение:
всегда людей повсюду убивали,
сначала совершив богослужение.

Что-то в этой жизни несуразной
весело, удачливо и дружно
вьётся столько гнуси безобразной,
что зачем-то Богу это нужно.

Увы, порядок этот вечен,
и распознать его несложно:
везде, где Бог бесчеловечен,
там человек жесток безбожно.

Мессия вида исполинского
сойдёт на горы и долины,
когда на свадьбе папы римского
раввин откушает свинины.

Все мы перед Богом ходим голыми,
а пастух следит за организмами:
счастье дарит редкими уколами,
а печали – длительными клизмами.

Движение по небу облаков,
какая станет баба кем беременна,
внезапную активность мудаков —
Создатель расчисляет одновременно.

Играет крупно сатана,
спустившийся с небес:
часть жизни Богом нам дана,
а часть нам дарит бес.

Мы часто в чаяньях заветных
нуждаемся в совете Божьем,
но знаков от Него ответных
понять не можем.

Мы понимали плохо смолоду,
что зря удача не является:
кто держит Господа за бороду,
тот держит дьявола за яйца.

Болезней тяжких испытания,
насколько я могу понять,
шлёт Бог не в целях воспитания,
а чтобы нашу прыть унять.

Уже слетелись к полю вороны,
чтоб завтра павших рвать подряд,
и «С нами Бог!» по обе стороны
в обоих станах говорят.

Сегодня почему-то без конца
я думаю о жизни в райских кущах:
как жутко одиночество Творца
среди безликих ангелов поющих!

Ужели это Божье изуверство
для пущей вразумлённости людей?
Ведь наши все немыслимые зверства —
издержки благороднейших идей.

– Послал ему Бог испытание!
– А что с ним? – Почти ничего:
постигло его процветание,
молитесь за душу его.

Всегдашнее моё недоумение —
зачем живу, случаен и безбожен, —
сменилось на уверенное мнение,
что этого Творец не знает тоже.

Творец давно уже учёл
всего на свете относительность,
и кто наукам не учён,
у тех острей сообразительность.

Среди бесчисленных волнений,
меня трепавших без конца,
всегда была печаль сомнений
в доброжелательстве Творца.

Увы, но взгляд куда ни кину —
везде пропорция равна:
везде Творец, готовя глину,
чуть-чуть подмешивал говна.

К Богу я не лезу с панибратством,
а играть с Ним – дело непростое:
чтобы заниматься святотатством,
надо тонко чувствовать святое.

Я давно простился с лицемерием
и печалюсь, глядя в небосклон:
к Богу мы относимся с доверием
большим, чем заслуживает Он.

Хоть и есть над каждым крыша,
все они весьма непрочные,
и Творец смеётся, слыша
наши планы долгосрочные.

И мудро – учинять посильный пир,
хотя не время, ветрено и шумно,
а глупо – полагать, что Божий мир
задуман был гуманно и разумно.

Навряд какой-нибудь философ
посмел додумать до конца,
что жизнь земная – просто способ
самопознания Творца.

На склоне лет ужасно тянет
к душеспасительным мыслишкам:
надеюсь я, что Бог не станет
ко мне приёбываться слишком.

В каких-то скрытых высших целях,
чтоб их достичь без промедлений,
Бог затмевает ум у целых
народов, стран и поколений.

Я потому грешил, как мог,
живя не постно и не пресно,
что, если сверху смотрит Бог, —
Ему должно быть интересно.

Я в этой мысли прав наверняка,
со мной согласны лучшие умы,
что жирный дым любого пикника
Творцу милей, чем постные псалмы.

Уверен я, что Бог – не дилетант,
насквозь Ему прозрачны обстоятельства,
и где-то есть жестокий прейскурант
расплаты за убийства и предательства.

Да, мир наш сочинён довольно скверно,
однако в отношении тюрьмы
кивать на Божий замысел неверно —
её уже придумывали мы.

Смотрю на Божий мир я исподлобья —
то гибельно повсюду, то опасно;
однако если мы – Его подобья,
то ждать Его сочувствия – напрасно.

В наш мир сойдёт Мессия властно,
когда пробьёт заветный час;
к нему стремясь подобострастно,
затопчут праведники нас.

Напрасен хор людских прошений,
не надо слишком уповать,
ведь Бог настолько совершенен,
что может не существовать.

Не зря себе создали Бога двуногие —
под Богом легко и приятно.
Что Бог существует, уверены многие
и даже Он сам, вероятно.

Сплетя блаженство и проклятие,
Творец явил предусмотрительность,
и жизни светлое занятие
течёт сквозь тёмную действительность.

Господь, создатель мироздания,
всё знал и делал навсегда,
не знал Он только сострадания,
и в этом – главная беда.

Состарясь, угрюмо смотрю сквозь очки
и думаю: цыц, не пыхти;
но если и вправду мы Божьи смычки,
то Бог – музыкант не ахти.

Действуя на души и сердца,
чувствам и уму чиня помехи,
дьявол – тень и копия Творца,
и отсюда все его успехи.

Источник: abs8192.livejournal.com

Пока никто не настучал

Надо понимать, что на виски вы не так давно перешли.
Лет десять, ну, пятнадцать.

А в Советском Союзе что пили?
В России, вы будете смеяться, я в изобилии пил джин. У меня товарищ строил Останкинскую башню, и только там был джин. Он нам его приносил, и это было превосходно, особенно под треску.

Джин? За валюту?
По-моему, просто краденый.

А в лагере удавалось найти выпивку?
В 1979 году в лагере три раза пил водку. Я с блатными дружил.

Ну а сейчас в Израиле что пьете? Водка-то у вас съедобная?
Изумительная. Дикое количество российских водок. Но резко уменьшилось количество людей, который пьют «Абсолют», из вражды к Швеции, по политическим мотивам (Швеция стала первой страной ЕС, признавшей Палестину. — Прим. Открытого города). Можно сказать, санкции.

При слове «санкции» как по заказу появился официант с диковинным блюдом — в вафельных стаканчиках он принес мороженое из фуа-гра.

«А что это за фаллические дела такие? — удивился Губерман. — Это надо жевать? Потрясающе! Соленое мороженое пробую первый раз в жизни».

Мы выпили, закусили, и следующий вопрос возник сам собой.

Игорь Миронович, фуа-гра в Россию сейчас невъездное, а вам за неформальную лексику там еще не перепало? Ведь Госдума объявила мату войну. Как вы сейчас выступаете, запикиваете слова?
Знаете, в России всегда задают всякие политические вопросы, и это ужасно трудно. И на концертах приходят такие записки. Я отвечаю так: поскольку я иностранец, мне пристойна сдержанность, уклончивость, лаконичность, и ничего про российскую политику отвечать не буду, потому что если мне придется говорить, то я нарушу постановление Государственной думы России об употреблении мата. Другими словами я говорить об этом не могу. Вообще мне однажды две строчки удались: «Россия — дивная страна с весьма х…вым государством».

Ну, в Латвии вы спокойно можете оттянуться…
Вы знаете, я всегда говорю то, что хочу. Это просто такая преамбула, чтоб вы понимали, что я осторожный, вкрадчивый человек.

Настолько вкрадчивый, что даже в Советском Союзе говорили то, что хотели…
И сейчас говорю то, что хочу. После этого постановления Российской думы дикое количество народа звонило, спрашивали: «Гарик, как же ты теперь будешь?» Я говорю: «Я на них положил, пока кто-нибудь не настучит». Но пока никто не настучал.

Сейчас нередко можно услышать, как молодые люди матерятся на всю улицу. Вас это не коробит?
Что сейчас? Это было всегда на Руси.

Не скажите, не всегда так было…
Знаете, вы — как декабристы, страшно далеки от народа. Понимаете, какая штука: вот у Энгельса есть жуткая ошибка. Это, по-моему, Энгельс в письме Кларе Цеткин сказал, что религия — опиум народа. Опиум народа! А опиум для народа приписали позже, чтобы ярче звучало. Так вот, по России он ошибся. У нас мат, неформальная лексика — опиум народа. Потому что с ней легче забыться, легче прийти в себя, легче перестать чувствовать боль от ушиба, если ты грузчик и тебе мешок с камнями свалился на ногу. С ним вообще проще все переживать. Кроме всего прочего, с ним гораздо легче, если тебе лет 14-15, покуривая в подворотне чинарик, который ты подобрал, демонстрировать девушке Лизе, что ты уже половозрелый. Поэтому у русской неформальной лексики очень много назначений и употреблений, и она совершенно естественна. А как интеллигенция матерится! Потому что надо выдохнуть этот пар.

Сейчас мат другой, чем во времена вашей молодости?
Во времена моей молодости все было лучше, и даже неформальная лексика…

Приключения лирического героя

В книге «Пожилые записки» мы прочли, что один из ваших дедушек был большим дамским угодником…
Дедушка был купцом первой гильдии в Волгограде, тогда Царицыне, торговал зерном. Он был ужасный ходок. Согласно маминой версии, он спал с женой одного из крупных чиновников, а тот сказал «жид» даже не про него, а в его присутствии. Дед ему дал пощечину, а тот был очень влиятельный человек… Тетина история романтичнее: дескать, дед начал ухлестывать за женой губернатора, его в течение суток выгнали из города, и он переехал в Мариуполь и разорился. В общем, он был хороший, гулящий такой еврей, настоящий.

Судя по вашим произведениям, вы тоже, не при жене будь сказано, донжуаните…
Ни грамма.

«Это не он донжуанит, это его лирический герой», — заступается за Губермана его жена Татьяна.
«Вот именно, лирический герой. У нас с Татой скоро будет золотая свадьба де-юре. А де-факто уже была. 51 год де-факто, 50 — де-юре», — подхватывает Губерман.

Настоящая декабристка. Когда вас в 1979-м замели, ей пришлось непросто…
Тате было безумно тяжело, но она вела себя потрясающе. Вы знаете, на следующий день или через день после ареста с тещей, Татиной матерью (известной советской писательницей Лидией Либединской. — Прим. Открытого города), встретился кагэбэшник и открытым текстом все сказал — что я получу маленький срок, если семья будет хранить молчание. А Тата выбрала другой путь, подняла шум ужасный и давала интервью американской газете. На следующий день ее дико избили под мамиными окнами в Лаврушинском переулке. Бил мужчина, молча, ни слова не сказав, и очень грамотно.

И после этого Тата замолчала?
Не-ет, наоборот. Хотя мама боялась, но молчать не стали, разве что переехали.

Вы сидели при Брежневе, вы сидели при Андропове, а вышли при Черненко?
Мы пересидели в Сибири трех генсеков, и мы знаем причины их смерти. Сукой буду, век свободы не видать! Теща это придумала. Как приходил очередной генсек, Лидия Борисовна говорила: «Если не выпустит Игоря — сдохнет». А генсек не знал, меня не выпускал и умирал.

В семье вас понимали всегда?
Да. Теща была великий человек. И Тата тоже. После того, как меня уже осудили, дается свидание с родственниками. Пришла Тата с дочкой, а я весь такой зэк зэком, в камере посидел, по фене ботаю, но слезы все равно выступают, когда смотришь на дочку. И Тата мне говорит, что в мою защиту комитет в Америке образовался, еще во Франции, в ПЕН-клуб меня приняли. А я ж зэк, я говорю: «Татик, ну что там ребята просили передать?». У Таты вообще доброе лицо, а тут оно исказилось, и она мне: «А ребята просили передать, шоб ты хоть в лагере язык не распускал!» Мне очень повезло с женой, прошу зафиксировать это.

Она ведь к вам переехала в Сибирь с сыном, когда вас отпустили на вольное поселение?
Знаете, я иногда вспоминаю, как она в 35-градусный мороз между сортиром и избой нашей говорила: «Боже, как я счастлива…» Такое надо понимать…

Ваш брат Давид Губерман был большим ученым, возглавлял научно-производственный центр «Кольская сверхглубокая». Какие у вас с ним были отношения?
Вы знаете, очень хорошие. Он умер три года назад. В каждой еврейской семье должен быть один порядочный человек. У нас это был брат, академик Академии наук, на Кольском полуострове пробурил самую первую в мире глубокую скважину, обогнал американов и немцев. Они, по-моему, до сих пор только до 8 километров добурились, а он там пробурил 12 200.

На его карьере ваша история как-то сказалась?
Его спас секретарь областного комитета партии. Брата уже собирались снимать с должности, но секретарь куда-то позвонил, в ЦК, наверное, и сказал, что ему такой человек нужен, и все было в порядке. Брат был очень советский человек. Это накладывало отпечаток на наши взаимоотношения. Но это нам не мешало дружить и любить друг друга. Он был очень настоящий…

Скажите, вы в тюрьме свои стихи кому-то читали?
Нет, не читал. По причине того, что это было опасно и было просто не перед кем. Вы знаете, в моем лагере сидели в основном преступники, которых было бы достаточно высечь перед домоуправлением. Были и серьезные блатные, были серьезные, с ними я дружил, но с разговоров не затевалось, я для них был фраер. Они относились ко мне с симпатией, иначе не звали бы чифирить и выпивать, но, в общем, я был чужой человек. Был у меня там приятель, замечательный мужик совершенно, шофер бывший. Я ему как-то почитал два-три стишка. Он мне очень хорошо сказал: «Вот я каждое слово в отдельности понимаю, а все вместе — нет». А потом, чтобы я не обижался, он сказал: «Ты не обижайся, но у меня на стихи вообще не стоит». Очень точная формулировка. И больше я ни к кому не приставал со своим творчеством.

Но писать-то вы там все равно писали?
Я там написал много кассационных жалоб для зэков. Ну и «Прогулки вокруг барака». Рукопись на волю вынес вольнонаемный врач, хирург. Положил в мешочек с бумажками и оставил у своего отца в Красноярске. Я потом за ними съездил вместе с Татой…

«Я — Дед Мороз, а Снегурочкой у меня Юлий Ким»

Скажите, сколько у вас уже накопилось «гариков»?
Гариков у меня тысячи, в концерте их штук двести. А выступаю я по памяти. Но дырявой. Поэтому у меня все записано. То есть я кошу глазом, когда что-то забываю, Тата свидетель.

А Тата сколько знает?
Ни одного. Беспамятная жена — большое удобство! Все плохое хорошие жены про тебя помнят, а все хорошее хорошие жены про тебя забывают.

Вы говорите, что стараетесь быть вне политики. Как может сатирик быть вне политики?
А я никакой не сатирик, вы еще скажите, что юморист.

А как вы себя называете?
Я — литератор, стихоложеством занимаюсь.

Хорошая форма извращения, не описанная в уголовном кодексе. То есть вы себя к сатирикам не относите?
Никоим образом, Бог с вами. Сатира — это Салтыков-Щедрин, я даже не знаю, кого еще назвать.

Из современных можете еще кого-нибудь назвать? Григорий Горин был сатириком?
Сатириком? Нет, он чудесный писатель, драматург. Сатирик — это нечто специфическое, я современных даже не назову.

Задорнов — сатирик?
Я хочу сказать, что Задорнов — великий психотерапевт. Вот у человека херово на службе, плохо дома, с деньгами плохо, с детьми, с женой, на работе, он идет на концерт Задорнова и слышит, что все новые русские — говно и мудаки, что все американцы — дураки. И уходит счастливый, потому что все в говне, а он все-таки как-никак на работу ходит и так далее.

А Жванецкий?
Жванецкий — гений, это разные вещи.

Но он — сатирик?
Пожалуй, сатирик. Это литература, правда, устная. Читать Жванецкого очень трудно, но то, что он делает, это виртуозно.

А как вы относитесь к молодому поколению, например, к Диме Быкову?
Дима Быков — огромное литературное явление. Знаете, я спокойно и даже холодно отношусь к его прозе, хотя все читал, к его стихам спокойно отношусь, но у него потрясающие литературные публицистические книги. О литературе он пишет блистательно. Учитель он великий, это же прекрасно. Я уверен, что при его талантах он бы всякую херню с легкостью преподавал, а тут у него столько замечательных имен. Это, безусловно, прекрасно. Орлуша — это не очень интересно, я люблю неформальную лексику, но не в таких количествах, это часто безвкусно, хотя он тоже очень талантливый человек.

В Израиле у вас есть такой круг, с кем вы общаетесь?
В Израиле? Да, и большой. В нашем доме только Новый год уже много лет встречает человек 25. Я — Дед Мороз, а Снегурочкой у меня Юлий Ким, так что мне можно позавидовать. Причем у Таты есть специальный халат, который ему выдают, блондинистый такой парик, и он — чистая блядь из порта. И он еще пишет монолог Снегурочки каждый раз. Так что у нас там большая хорошая компания.

Последние политические события как-то повлияли на ваши отношения с друзьями в России?
Вы имеете в виду крымнаш и Украину? В России у меня никого не осталось, не с кем разойтись, не с кем поругаться. Вот Городницкий есть, но Сашка всегда в разъездах, жена его, Анна Наль, которая нас и познакомила в свое время. Изумительная поэтесса, не хуже Сашки. Так что вот такая штука, для вас это все в будущем, ребята, но вот так пустеет поле…

Игорь Миронович, есть сейчас поэты, которых вы могли бы назвать своими последователями?
Эпигонов дикое количество, графоманы пишут.

А кроме графоманов?
Да все графоманы, и я графоман! Все, кто любит писать, графоманы. Различаются только способностями.

Но все-таки талантливые поэты среди них встречаются?
Появилась очень хорошая поэтесса в России Лидия Заозерская, ее называют «Губерман в юбке». Мне только что ее стихи прислали, один очень хороший: «С тобою вечер провела, теперь смотрю как на дебила: конечно, я бы не дала, но попросить-то можно было?!»

Есть очень интересный мужик в Одессе, Миша Векслер, но… он пьющий.

Можно подумать, вы сами не пьющий…
Я — нет. А он крепко пьющий, что редкость для еврея, так что я не знаю, напишет ли он еще много стихов. Но написал просто замечательные: «Товарищ, верь — придет пора достатка и правопорядка, но до того на наших пятках напишут наши номера». Достойные стихи, согласитесь? А так — «юрики», «марики», «петики» мне шлют непрерывно просто в диких количествах…

«Я домосексуалист»

Переезд в Израиль вам легко дался?
Вы спрашиваете, не было ли у меня депрессии или ностальгии? Ностальгии ни грамма, но все равно было тяжело. В Израиле есть поговорка, что когда переезжаешь в Израиль, ты год обязательно ешь говно, а потом начинаешь посыпать сахаром. Это чисто израильская пословица, но, думаю, подобные есть во всех эмиграциях.

В этот момент в дверях появляется официант с новым блюдом.

— Это нюхать или можно вынуть? — оживляется Губерман. — Давайте сфотографируем! А это что?

— Гребешок в соусе, — молвит официант.

— А это, значит, просто для красоты. Ну, за красоту! Это просто неприлично есть.

— Надобен тост, — вступаем мы. — Вот вы можете назвать самые счастливые годы своей жизни?

— Да, 50 лет, когда я женат! Слышишь, Тата?

У вас нет ощущения, что вы за свою жизнь как будто прожили несколько жизней?
Есть. Желание уехать в Израиль было продиктовано не тем, что я такой антисоветчик, а возможностью прожить другую жизнь. Так мы это и воспринимали, мы ж никакие не сионисты с Татой. Мы в декабре 1979 года подали на отъезд, потому что становилось опасно — они за меня снова брались явно.

Где вы лучше себя чувствуете — в Израиле или в России?
Я домосексуалист, лучше всего чувствую себя дома, в Иерусалиме. Ну, в Москве мне хорошо, в Лаврушинском переулке у Татиной сестры…

Основная часть вашего дня проходит в работе или в праздности?
Бог с вами, посмотрите на меня — в какой работе?

У вас на лице написано, что вы трудоголик…
Знаете, я очень много читаю.

Книги покупаете?
Покупаю, привожу. Присылают. У нас библиотека изумительная в Иерусалиме — думаю, что лучшая не только на Ближнем Востоке. Там-то однозначно, но не хуже, чем рижская. Я беру там книги. В нашей библиотеке много-много тысяч книг. Энтузиастка этого дела приехала с чемоданчиком книг тогда же, когда и мы, 27 лет назад. Сейчас у нас взаимоотношения с Исторической библиотекой, с Ленинской, они присылают книги. Все сделано на энтузиазме, весь Израиль на этом построен. И дай Бог этого Латвии, чтобы появились энтузиасты, пусть даже националисты.

То есть вы день проводите за чтением?
Я много читаю, а каждый вечер смотрю американский боевик — независимо от качества. Еще сплю, естественно, часик-полтора, я даже в лагере спал и в ссылке.

У вас какие-то испанские традиции, сиеста…
Ну да, испанские, нас же оттуда выгнали в пятнадцатом веке, а традиции остались.

Электричка имени Губермана

Мы обнаружили в вашей судьбе балтийский след. Известный поэт Давид Самойлов прописал вас у себя на даче в Пярну, когда у вас после лагеря были с этим проблемы. Это так?
Самойлов очень дружил с моей тещей, Лидией Борисовной Либединской, поэтому он пригрел ее зятя. Но поступок был очень высокий.

Кстати, раз уж мы заговорили о Прибалтике, то я здесь писал диплом. В 1958 году я оканчивал Московский институт инженеров железнодорожного транспорта, и меня послали сюда — на Рижский вагоностроительный завод.

Электрички Рижского вагоностроительного завода долгие годы ходили по всем советским дорогам, и у вас был шанс иметь электричку имени Губермана…
Вообще-то я водил электровоз год после окончания института, правда, «Владимир Ленин». Но у меня есть стишок: «А если мне вдруг повезет на Руси из общего выплыть тумана, то бляди заказывать будут такси на улицу И.Губермана».

Больше вас ничего с Балтией не связывало?
У меня была одна девушка из Таллина. У лирического героя была…

И сюда вы приезжаете только для того, чтобы перевести дыхание от жары?
У меня были стишки, заканчивались славной строчкой: «Как славно жилось бы в Израиле, когда б не жара и евреи». Но, знаете, мы общаемся только с друзьями, ведем замкнутый образ жизни, а сюда приехали исключительно из-за моря.

Российская публика еще слышит слово

Вы часто выступаете в Москве?
Я был в Москве осенью, и сейчас опять буду осенью. Весной я ездил в Швецию, Исландию, Данию и Чехию.

И везде у вас есть слушатели?
Да, там есть русскоязычные. В Исландии оказалось полно русскоязычных гейзеров. Так что все хорошо. Это Господь Бог, по-моему, моих читателей так рассеивал, чтобы я мог везде ездить.

Принимают хорошо?
Изумительно принимают! Но российская публика лучше, потому что она еще слышит слово, и это очень важно. А вот, скажем, в США у них уже американский подход: я заплатил за тебя 50 долларов, а теперь подпрыгни по-другому.

Вы ведь выступаете и в Киеве?
Вам хочется задать мне вопрос про Украину?

Хочется, ведь как можно было ожидать, что между русскими и украинцами разгорится такой конфликт…
Конфликта между русскими и украинцами никакого не было, его раздули и с той и с другой стороны. Будет очень жаль, если на Украине ничего не получится, а все предпосылки к тому, что не получится, есть. По словам моего товарища, там к власти всюду пришли точно такие же люди, как были раньше, и более того, они воруют по тем же схемам. Но дай Бог, чтобы получилось, потому что сам факт этого рывка к свободе уже счастье.

В основном на ваши концерты приходят люди в возрасте?
Моя публика — это те, кого, если вы помните, раньше называли научно-технической интеллигенцией. Им сейчас уже довольно много лет. Они помнят меня еще по Самиздату.
Но в России сейчас ко мне ходит молодежь.

А что молодых манит?
Я думаю, что они приходят посмотреть на заезжего фраера, который «отвязанный», как сейчас говорится, употребляет неформальную лексику и вообще неодобряемый человек. Не думаю, что их привлекают мои божественные стишки.

Вы не задумывались, что им просто по нраву ваш короткий жанр? Ведь вы, по сути, предтеча твиттера.
Твиттера? А что это такое?

Социальная сеть, в которой сообщение от одного человека к другому не может превышать 140 знаков.
Вообще-то задолго до меня был Омар Хайям.

Кстати, правда, что вы когда-то подписывались «Абрам Хайям»?
Полная фигня. Просто был такой замечательный драматург Алексей Файко, может, слышали про его пьесу «Человек с портфелем»? И я как-то ему с большой робостью прочитал свои пять-шесть стишков. И он сказал: «Старик, да ты же Абрам Хайям». Я был счастлив. Видимо, кто-то узнал про эту историю и что-то перепутал. В Википедии так и осталось.

Европу завоюют тихо и спокойно

Вы знаете, самый актуальный вопрос сейчас в Латвии: что делать с беженцами из Сирии, Эритреи, Ливии, Афганистана и т.д., которых правительство решило принять у нас. Пока речь идет о 250 переселенцах/ (Разговор шел до последних решений правительства — прим. freecity.lv). Но ясно, что этим не ограничится, ведь на Европу накатываются все новые волны. Чего нам ждать?
Вот вам красивый стишок по теме: «Творец готовит нам показ большой смешной беды: Европа встанет на намаз и обнажит зады». Правда же, похоже? Европу завоюют тихо и спокойно… Знаете, уже произошло одно знаменательное событие, на которое никто не обратил внимания. Знаете, в Осло, есть такой центральный район Гронланд, который сильно заселен арабами. Так вот, они только что вышли с предложением, чтобы Гронланд стал особой арабской территорией, никак не связанной с Норвегией и живущей по законам халифата. А дальше цитата: «Потому что мы не хотим жить рядом с такими чудовищами, какими являетесь вы». «А уезжать из Норвегии, мы не хотим, потому что здесь родились, это наша земля», — написано в этом же заявлении. «Воздастся каждому по делам его», как в одной хорошей книге написано.

У вас нет ощущения, что мир сходит с ума?
Вы знаете, есть такая штука. Я про это даже стишок написал, на ваше счастье, я его не помню. Мы всегда говорим, что если Бог кого-то хочет наказать, он его лишает разума. А сейчас, по-моему, Господь готовит опять очень большую бойню и лишает разума целые народы. Все, что Обама делает, ведет к тому, чтобы началась дикая бойня. Вот сегодняшние его договоренности с Ираном — это нечто чудовищное. Возможно, я немножко преувеличиваю, потому что я — израильтянин. Но Израиль будет первым, на кого Иран попытается бросить свою свежеиспеченную благодаря Обаме бомбу. Я хочу, опять же, как израильтянин, сказать, что хер у них что получится, потому что сегодняшняя обороноспособность Израиля в смысле военного хай-тека сумасшедшая. Это предмет гордости! Кстати, Израиль на этом зарабатывает чудовищные деньги, потому что у него все это покупают. Но боюсь, что такое же оборудование покупает и Иран через какую-нибудь третью страну, Швецию, например. Поэтому я думаю, что Господь готовит мир к новой войне…

Хрен моржовый

У вас было когда-нибудь стремление стать богатым?
Никогда.

Но вы были коллекционером…
Я и сейчас коллекционирую живопись, у меня есть даже моржовый хрен.

Это вы тоже относите к живописи?
Нет, я это отношу к произведениям искусства, потому что это сделала природа.

Знаете, в годы перестройки кто только не пытался заняться бизнесом, как же вас это миновало?
Шевеления не было ни разу. У меня потрясающий бизнес — я пишу стишки и зарабатываю на этом деньги. Я на…ваю человечество, как никто!

Так выпьем за то, чтобы можно было заработать литературным трудом!
Не исключено, что жажды заработать иным способом не было, потому что в это время я уже был в Израиле — мы уехали в 1988 году. Так что, может быть, я бы что-нибудь испытал, но тогда снова сел бы, я удачливый. Знаете, мне в Израиле предлагали потрясающую штуку: один мужик купил ресторан и предлагал мне половину акций, без денег, но чтоб я там каждый вечер сидел. Вы бы знали, какие слова мне сказала моя жена, когда про это услышала!

Кстати, ребята, от прочих журналистов вы отличаетесь еще и тем, что не спрашиваете про творческие планы. В награду я вам красивый стишок прочту про творческие планы: «С роскошной концовкой короткой хочу написать я рассказ — Кутузов и Нельсон за водкой беседуют с глазу на глаз».

На этом напитке мы и завершаем интервью. Выходим из ресторана. А где же мэр? Мэра нет. И слава Богу, потому что у охальника Губермана на этот случай наверняка был припасен стишок. Уж больно хорошо «мэр» рифмуется с другим русским словом…  

Татьяна Фаст, Владимир Вигман, "Открытый город"


Источник: www.freecity.lv

* * *
Ушли фашизм и коммунизм,
Зло вышло в новую конкретность,
Но сгубит мир не терроризм,
А блядская политкорректность.

* * *
В России нынче правят бал торжественный
Три личности: подонок, лгун и вор.
И царственно свирепствует естественный,
Но противоестественный отбор.

* * *
Россия тягостно инертна
В азартных играх тьмы со светом,
И воздается лишь посмертно
Её убийцам и поэтам.

* * *
Ушли фашизм и коммунизм.
Зло вышло в новую конкретность
Но сгубит мир нс терроризм,
А блядская политкорректность.

* * *
Тернистый путь к деньгам и власти
Всегда лежит через тоннель,
Откуда лица блядской масти
Легко выходят на панель.

* * *
Ждала спасителя Россия,
Жила, тасуя фотографии,
И, наконец, пришел Мессия,
И не один, а в виде мафии.

* * *
Чувствуя нутром, не глядя в лица,
Пряча отношение своё,
Власть боится тех, кто не боится,
И не любит любящих её.

* * *
Не узок круг, а тонок слой
Нас на российском пироге,
Мы все придавлены одной
Ногой в казенном сапоге.

* * *
Где все сидят, ругая власть,
А после спят от утомления,
Никак не может не упасть
Доход на тушу населения.

* * *
Никакой государственный муж
Не спасет нас указом верховным;
Наше пьянство — от засухи душ,
И лекарство должно быть духовным.

* * *
Я живу, постоянно краснея
За упадок ума и морали:
Раньше врали гораздо честнее
И намного изящнее крали.

* * *
На всём пути моём тернистом
Давно мы с Богом собеседники;
Он весь лучится светом чистым,
Но как темны Его посредники!

* * *
Пейзаж России хорошеет,
Но нас не слышно в том саду;
Привычка жить с петлёй на шее
Мешает жить с огнём в заду.

* * *
Сильна Россия чудесами
И не устала их плести:
Здесь выбирают овцы сами
Себе волков себя пасти.

* * *
Брехню брехали брехуны,
А власть захватывали урки.
В итоге правят паханы
И приблатненные придурки…

* * *
Свобода, глядя беспристрастно,
Тогда лишь делается нужной,
Когда внутри меня пространство
Обширней камеры наружной.

* * *
Опять пустые разговоры,
С концами не свести концы…
Нас учат честной жизни воры
И — благородству — подлецы.

* * *
Секретари и председатели,
Директора и заместители —
Их как ни шли к ебене матери,
Они и там руководители.

* * *
Увы… От Мерзости и Мрази,
Несущей грязь исподтишка,
Ни у природы нету мази,
Ни у науки порошка.


* * *
В цветном разноголосом хороводе,
В мелькании различий и примет.
Есть люди, от которых свет исходит,
И люди поглощающие свет.

* * *
Любой росток легонько дёрни
И посмотри без торопливости:
Любого зла густые корни
Растут из почвы справедливости.

* * *
Чем меньше умственной потенции
И познавательной эрекции,
Тем твердокаменной сентенции
И притязательней концепции.

* * *
Чужую беду ощущая своей,
Вживаясь в чужие печали,
Мы старимся раньше и гибнем быстрей,
Чем те, кто пожал бы плечами.

* * *
Остыв от жара собственных страстей,
Ослепнув от загара жирной копоти,
Преступно мы стремимся влить в детей
Наш холод, настоявшийся на опыте.

* * *
Одни летят Венеру посмотреть,
Другие завтра с истиной сольются…
На наши игры молча смотрит смерть
И прочие летающие блюдца.

* * *
Привычка думать головой —
Одна из черт сугубо личных,
Поскольку ум, как таковой,
У разных лиц — в местах различных.

* * *
Повинен буду я навряд ли,
Что духом был убог и мал,
Вина моя — что явной падле
Я часто руку пожимал.

* * *
Мы из любых конфигураций
Умеем голос подавать,
Мы можем стоя пресмыкаться
И на коленях бунтовать.

* * *
Текут рекой за ратью рать,
Чтобы уткнуться в землю лицами;
Как это глупо — умирать
За чей-то гонор и амбиции.

* * *
Хотя и сладостен азарт
По сразу двум идти дорогам,
Нельзя одной колодой карт
Играть и с дьяволом, и с Богом.

* * *
Лицо нещадно бороздится
Следами болей и утрат,
А жопа — нежно гладколица,
Поскольку срет на все подряд.

* * *
Совсем на жизнь я не в обиде,
Ничуть свой жребий не кляну;
Как все, в гавне по шею сидя,
Усердно делаю волну.

* * *
Кормясь газет эрзацной пищей
И пья журнальный суррогат,
Не только духом станешь нищий,
Но и рассудком небогат.

* * *
Семью надо холить и нежить,
Особо заботясь о том,
Чтоб нелюди, нечисть и нежить
Собой не поганили дом.

* * *
Я плавал в море, знаю сушу,
Я видел свет и трогал тьму;
Не грех уродует нам душу,
А вожделение к нему.

* * *
В цветном разноголосом хороводе,
В мелькании различий и примет есть люди,
От которых свет исходит,
И люди, поглощающие свет.

* * *
Мы варимся в странном компоте,
Где лгут за глаза и в глаза,
Где каждый в отдельности — против,
А вместе — решительно за.

* * *
Чтоб не сгинуть от одиночества,
Чтоб прибавить друзей количество,
Поубавьте своё "Высочество"
И умерьте своё "Величество".

* * *
Не в силах нас ни смех,
Ни грех свернуть с пути отважного,
Мы строим счастье сразу всех,
И нам плевать на каждого.

* * *
Жизнь летит, и жить охота,
И слепо мечутся сердца
Меж оптимизмом идиота
И пессимизмом мудреца.

* * *
Плодясь обильней, чем трава,
Кругом шумит разноголосица,
А для души нужны слова,
Которые не произносятся.

* * *
Себя отделив от скотины,
Свой дух охраняя и честь,
Мы живы не хлебом единым —
Но только покуда он есть.

* * *
Наш век в уме слегка попорчен
И рубит воздух топором,
А бой со злом давно закончен:
Зло победило, став добром.

* * *
Увы, рассудком не постичь,
Но всем дано познать в итоге
Какую чушь, фуфло и дичь
Несли при жизни мы о Боге.

* * *
Опять стою, понурив плечи,
Не отводя застывших глаз:
Как вкус у смерти безупречен
В отборе лучших среди нас!

* * *
Застольные люблю я разговоры,
Которыми от рабства мы богаты:
О веке нашем — все мы прокуроры,
О блядстве нашем — все мы адвокаты.

* * *
Поскольку я большой философ,
То жизнь открыла мне сама,
Что глупость — самый лучший способ
Употребления ума.

* * *
На выставке тешится публика
Высокой эстетикой разницы,
Смакуя, что дырка от бублика —
Иная, чем дырка от задницы.

* * *
Когда устал и жить не хочешь,
Полезно вспомнить в гневе белом,
Что есть такие дни и ночи,
Что жизнь оправдывают в целом.

* * *
Вся история нам говорит,
Что Господь неустанно творит:
Каждый год появляется гнида
Неизвестного ранее вида.

* * *
Когда судьба, дойдя до перекрестка,
Колеблется, куда ей повернуть.
Не бойся неназойливо, но жестко
Слегка ее коленом подтолкнуть.


* * *
Петух ведет себя павлином,
От индюка в нем дух и спесь,
Он как орел с умом куриным,
Но куры любят эту смесь.

* * *
С одной отменной Божьей шуткой
Любой мужик весьма знаком:
Полгода бегаешь за юбкой —
И век живёшь под каблуком.

* * *
По женщине значительно видней
Как лечит нас любовная игра:
Потраханная женщина умней
И к миру снисходительно добра.

* * *
Не раз и я, в объятьях дев
Легко входя во вдохновение,
От наслажденья обалдев,
Остановить хотел мгновение.

* * *
Неправда, что женщины — дуры!
Мужчины умней их едва ли,
Домашние нежные куры
Немало орлов заклевали.

* * *
Всё переменилось бы кругом,
Если бы везде вокруг и рядом
Женщины раскинули умом,
Как сейчас раскидывают задом.

* * *
Есть дамы: каменны, как мрамор,
И холодны, как зеркала,
Но чуть смягчившись, эти дамы
В дальнейшем липнут, как смола.

* * *
С неуклонностью упрямой
Все на свете своевременно;
Чем невинней дружба с дамой,
Тем быстрей она беременна.

* * *
Любовь не значит слиться телом,
Душою слиться — это да!
Но, между делом, слиться телом
Не помешает никогда.

* * *
Красоток я любил не очень
И не по скудности деньжат:
Красоток даже среди ночи
Волнует, как они лежат.

* * *
Отменной верности супруг,
Усердный брачных уз невольник-
Такой семейный чертит круг,
Что бабе снится треугольник.

* * *
Душа у женщины легка
И вечно склонна к укоризне:
То нету в жизни мужика,
То есть мужик, но нету жизни.

* * *
Так он мыслить умел глубоко,
Что от мудрой его правоты
Кисло в женской груди молоко
И бумажные вяли цветы.

* * *
Однажды фуфло полюбило туфту
С роскошной и пышной фигурой,
Фуфло повалило туфту на тахту
И занялось пылкой халтурой!

* * *
Устой традиций надо соблюдать,
Пускай не раз ответят вам отказом.
Конечно, дама может и не дать,
Но предложить ты ей всегда обязан.

* * *
За радости любовных ощущений
Однажды острой болью заплатив,
Мы так боимся новых увлечений,
Что носим на душе презерватив.

* * *
С одной отменной Божьей шуткой
Любой мужик весьма знаком:
Полгода бегаешь за юбкой —
И век живёшь под каблуком.

* * *
Прекрасна юная русалка,
Предела нету восхищению,
И лишь до слез матросу жалко,
Что хвост препятствует общению.

* * *
Я женских слов люблю родник
И женских мыслей хороводы,
Поскольку мы умны от книг,
А бабы — прямо от природы.

* * *
Когда влюблён и ночью не до сна,
Запомни, — у любви тугие сети!
Как вариант: — ворчливая жена
И постоянно плачущие дети…

Источник: readingsouls.livejournal.com

Хочу поделиться некоторыми стихами Губермана,которые мне нравятся:)

Легко слова Эзопа эти
ко всем эпохам приложить:
«Хотя и плохо жить на свете,
но это лучше, чем не жить».

Прочел у некоего грека
(не то Эвклид, не то Страбон),
что вреден духу человека
излишних мыслей выебон

Я женских слов люблю родник
и женских мыслей хороводы,
поскольку мы умны от книг,
а бабы — прямо от природы.

В чужую личность мне не влезть,
а мной не могут быть другие,
и я таков, каков я есть,
а те, кто лучше, — не такие.

Вовлекаясь во множество дел,
Не мечись,как по джунглям ботаник,
Не горюй,что не всюду успел,
Может ты опоздал на «Титаник»

Еще Гераклит однажды
заметил давным-давно,
что глуп, кто вступает дважды
в одно и то же гавно.

В сердцах кому-нибудь грубя,
ужасно вероятно
однажды выйти из себя
и не войти обратно

Везде долги: мужской, супружеский,
гражданский, родственный и дружеский,
долг чести, совести, пера,
и кредиторов до хера.

Не плачься, милый, за вином
на мерзость, подлость и предательство;
связав судьбу свою с говном,
терпи его к себе касательство.

Хотя и сладостен азарт
по сразу двум идти дорогам,
нельзя одной колодой карт
играть и с дьяволом, и с Богом.

Решив служить, дверьми не хлопай
Бранишь запой, тони в трудах.
Нельзя одной и той же жопой,
Сидеть на встречных поездах

Носишь радостную морду
и не знаешь, что позор —
при таких широких бедрах
такой узкий кругозор.

Привычка думать головой –
одна из черт сугубо личных,
поскольку ум, как таковой,
у разных лиц – в местах различных.

Теперь я понимаю очень ясно,
и чувствую и вижу очень зримо:
не важно, что мгновение прекрасно,
а важно, что оно неповторимо.

В кипящих политических страстях
мне видится модель везде одна:
столкнулись на огромных скоростях
и лопнули вразлет мешки гавна.

На собственном горбу и на чужом
я вынянчил понятие простое:
бессмысленно идти на танк с ножом,
но если очень хочется, то стоит.

Есть в каждой нравственной системе
идея, общая для всех:
нельзя и с теми быть, и с теми,
не предавая тех и тех.

Весьма порой мешает мне заснуть
Волнующая, как ни поверни,
Открывшаяся мне внезапно суть
Какой-нибудь немыслимой херни.

Бывает — проснешься, как птица,
крылатой пружиной на взводе,
и хочется жить и трудиться;
но к завтраку это проходит.

Источник: pikabu.ru


You May Also Like

About the Author: admind

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.